Приветствую Вас Гость!
МОСКОВСКОЕ ГОРОДСКОЕ КАЗАЧЬЕ ОБЩЕСТВО
Каталог статей
От всего сердца поздравляем замечательного русского писателя, фронтовика, Семена Ивановича Шуртакова с 95-летием!
 От всего сердца поздравляем замечательного русского писателя, фронтовика, главстаршину Семена Ивановича Шуртакова с 95-летием! Многих лет жизни и многих сил вам, дорогой Семен Иванович!
Родился 26 января 1918 года в селе Кузьминка Сергачского района. Учился в Бауманском аэроклубе Москвы, с 1938 г. по 1946 г. – служба на Тихоокеанском флоте дальномерщиком, затем в редакции многотиражной газеты соединения. В 1951 году окончил с отличием Литературный институт им. Горького. В последующие годы в Московских журналах публиковались его рассказы. В 1957 году Шуртаков принят в Союз писателей СССР. В 60–70 гг. активно занимался переводами писателей национальных республик. Помимо литературно-творческой деятельности Семен Иванович известен как воспитатель молодых, руководитель семинаров. Шуртаков является лауреатом литературных премий имени К. Симонова, А. Платонова, В. Пикуля. Всего им издано более 30 книг. Один из зачинателей Праздника славянской письменности и культуры. Секретарь Союза писателей России. Награжден Российской Государственной библиотекой, Золотой медалью Даля и Почетной грамотой «За вклад в русскую культуру». Родина высоко оценила ратные и трудовые дела Семена Ивановича, наградив его орденами Отечественной войны, «Знак Почета», Красного Знамени. Решением Исполнительного комитета Сергачского городского Совета народных депутатов от 13 сентября 1979 года за № 246 ШУРТАКОВУ Семену Ивановичу было присвоено звание «Почетный гражданин города Сергача». Очерк Памятник деду Максиму Неисповедимы жизненные пути наши... Давненько это сказано, однако же, присловье сие и по нынешний день живет и здравствует... Анатолий Алексеев родился на Ставрополье — это, считай, ареал нижней Волги. Моя родина — Нижегородчина, тоже Волга, только верхняя. И почему бы нам не увидеться на берегах великой русской реки — так нет же, наши жизненные пути-дороги впервые перехлестнулись не на Волге, даже вообще не в России, а на Дунае, в Будапеште. Анатолий там учился в университете, а я, литератор, поехал туда по линии Союза писателей, в творческую командировку. И захотелось мне в той командировке не только в городах побывать, а еще и с венгерским селом познакомиться. И посольство наше мудро рассудило: поскольку я с селянами буду разговаривать по-русски, — меня могут и не понять. И Анатолия, уже поднаторевшего в венгерском языке, дало мне в переводчики. Так состоялось наше знакомство. По возвращении и меня, и Анатолия по окончании учения — в Москву, мы, хоть и не часто, но всё же встречались и наше доброе знакомство поддерживали. Наступали новые времена. В моей биографии больших изменений не произошло — я, как и раньше, продолжал переводить бумагу чистую на писаную. Анатолий же занялся предпринимательством. И хотя его работа требовала немало сил и времени, он все же находил часы и на то, чтобы быть в курсе быстро и резко меняющихся событий: читал злободневные публикации в газетах и журналах и даже начал собирать, с моим товарищеским участием, домашнюю библиотеку. Одно из моих сочинений — роман «Одолень-трава», над которым я работал более десяти лет, было удостоено Государственной премии. Вручалась премия в Белом, как его тогда называли, еще не закопченном, не расстрелянном из танковых пушек, Доме. При вручении мне было предложено сказать краткое слово. И я сказал, что радуюсь, что мой труд заслужил такую высокую оценку, и горжусь, что премия носит имя моего великого земляка, всемирно известного писателя Максима Горького. По рождению я тоже нижегородец. А еще я — участник Отечественной войны, и хотел бы отдать свою премию на то, чтобы в моем родном селе Кузьминке, что на юге Нижегородской области, был установлен памятник с именами тех моих односельцев, которые ушли на войну и не вернулись. Меня поздравляли, хвалили и все бы хорошо, да только в те годы у власти оказались такие великие экономисты, как Гайдар, Чубайс и иже с ними и деньги, отданные на памятник, в одночасье сгорели, обесценились. Как быть? Что делать? Пришлось не год и не два ходить с протянутой рукой и с надеждой на то, что мир, по давнему русскому присловью, не без добрых людей. И первыми добрыми человеками оказались местные, отнюдь не богатые, власти и Анатолий Алексеев, который из своих, тоже не таких уж великих доходов, выделил какую-то сумму. И как знать, не это ли близкое участие в сооружении памятника павшим на полях Отечественной войны послужило для Анатолия неким толчком к тому, чтобы еще раз попытаться узнать обстоятельства гибели в той же войне его дедушки Максима, отца его матери. «Еще раз» потому, что запрос в центральный архив Министерства обороны был сделан им уже давно, но ожидание ответа на него растянулось не на недели и даже не на месяцы — на годы. И причины тому могли быть самыми разными, в том числе и достаточно серьезными. Линия фронта — это ведь не просто линия на географической или военной карте, а тысячи и тысячи километров, пролегшие через поля, леса и реки. Мало того: фронт постоянно сдвигается то в одну, то в другую сторону. И каждый, даже самый малый сдвиг — это новое сражение, а, значит, и новые жертвы, гибель людей. Легко и просто вообразить такую картину: бой окончился, в штабной землянке полковой писарь подсчитывает число уцелевших и число павших в этом бою и пишет похоронки их родственникам... Но ведь, как мы хорошо знаем, стычки, схватки с врагом далеко не всегда бывают успешными. Не чаще ли бывает, что и командирская землянка оказывается разгромленной, и даже не всех погибших удается собрать и захоронить. Немало их остается теперь уже, считай, на вражеской территории, по другую линию фронта... Не потому ли у нас и по сей день тысячи и тысячи погибших на войне значатся без вести пропавшими. Именно такие слова: «пропал без вести» значились и в похоронке, полученной семьей Мартыновых на младшего брата Максима Никаноровича — Федора. – Собираясь по праздникам всей семьей, — рассказывал мне Анатолий, — мы вспоминали свою малую родину Сухую Буйволу — село одно из старейших на Ставрополье, основанное еще при Екатерине вольными казаками и беглыми крестьянами. В тамошнем колхозе наш Максим Никанорович работал бригадиром и пользовался большим авторитетом. День 9 мая, естественно, был для нас Днем особым. И каждый раз мама, садясь за стол, с горечью, со слезами на глазах, говорила: – Вот опять празднуем Победу, а Максима Никаноровича, который за нее голову сложил не только за нашим столом нет, но мы даже не знаем, где, в какой земле его косточки лежат... В утешение матери, да, признаться, и самого себя, я говорил: – Горе-горькое, что твоего отца — моего деда в живых нет, но надо ли, стоит ли горевать, что не знаем его могилы? Но говорить — то так я говорил, а сам про себя, в мыслях и чувствах, соглашался с матерью; мне тоже казалось, что всей нашей семье легче было бы переживать утрату любимого дедушки Максима, если бы мы знали, когда он, исполняя свой воинский долг, погиб и где похоронен. И я повторил свой запрос в архив Министерства обороны. В те же годы войны известным поэтом Александром Твардовским было написано замечательное, если не сказать уникальное, стихотворение, звучащее не как авторское сочинение, а как предсмертное последнее слово убитого солдата, обращенное к своим соотечественникам. Оно и начинается-то строкой, пронзающей сердце читателя — «Я убит подо Ржевом...» Я убит подо Ржевом, В безыменном болоте, В пятой роте, на левом, При жестоком налете. Я не слышал разрыва, Я не видел той вспышки,– Точно в пропасть с обрыва – И ни дна ни покрышки. И во всем этом мире, До конца его дней, Ни петлички, ни лычки С гимнастерки моей. Я — где корни слепые Ищут корма во тьме; Я — где с облачком пыли Ходит рожь на холме; Я — где крик петушиный На заре по росе; Я — где ваши машины Воздух рвут на шоссе; Где травинку к травинке Речка травы прядет, – Там, куда на поминки Даже мать не придет. Подсчитайте, живые, Сколько сроку назад Был на фронте впервые Назван вдруг Сталинград. Фронт горел, не стихая, Как на теле рубец. Я убит и не знаю, Наш ли Ржев наконец? Удержались ли наши Там, на Среднем Дону?.. Этот месяц был страшен, Было все на кону. Неужели до осени Был за ним уже Дон И хотя бы колесами К Волге вырвался он? Нет, неправда. Задачи Той не выиграл враг! Нет же, нет! А иначе Даже мертвому — как? И у мертвых, безгласных, Есть отрада одна: Мы за родину пали, Но она — спасена. Наши очи померкли, Пламень сердца погас, На земле на поверке Выкликают не нас. Нам свои боевые Не носить ордена. Вам — все это, живые. Нам — отрада одна: Что недаром боролись Мы за родину-мать. Пусть не слышен наш голос, – Вы должны его знать. Вы должны были, братья, Устоять, как стена, Ибо мертвых проклятье – Эта кара страшна. Это грозное право Нам навеки дано, – И за нами оно – Это горькое право. Летом, в сорок втором, Я зарыт без могилы. Всем, что было потом, Смерть меня обделила. Всем, что, может, давно Вам привычно и ясно, Но да будет оно С нашей верой согласно. Братья, может быть, вы И не Дон потеряли, И в тылу у Москвы За нее умирали. И в заволжской дали Спешно рыли окопы, И с боями дошли До предела Европы. Нам достаточно знать, Что была, несомненно, Та последняя пядь На дороге военной. Та последняя пядь, Что уж если оставить, То шагнувшую вспять Ногу некуда ставить. Та черта глубины, За которой вставало Из-за вашей спины Пламя кузниц Урала. И врага обратили Вы на запад, назад. Может быть, побратимы, И Смоленск уже взят? И врага вы громите На ином рубеже, Может быть, вы к границе Подступили уже! Может быть... Да исполнится Слово клятвы святой! – Ведь Берлин, если помните, Назван был под Москвой. Братья, ныне поправшие Крепость вражьей земли, Если б мертвые, павшие Хоть бы плакать могли! Если б залпы победные Нас, немых и глухих, Нас, что вечности преданы, Воскрешали на миг, – О, товарищи верные, Лишь тогда б на воине Ваше счастье безмерное Вы постигли вполне. В нем, том счастье, бесспорная Наша кровная часть, Наша, смертью оборванная, Вера, ненависть, страсть. Наше все! Не слукавили Мы в суровой борьбе, Все отдав, не оставили Ничего при себе. Все на вас перечислено Навсегда, не на срок. И живым не в упрек Этот голос ваш мыслимый. Братья, в этой войне Мы различья не знали: Те, что живы, что пали, – Были мы наравне. И никто перед нами Из живых не в долгу, Кто из рук наших знамя Подхватил на бегу, Чтоб за дело святое, За Советскую власть Так же, может быть, точно Шагом дальше упасть. Я убит подо Ржевом, Тот еще под Москвой. Где-то, воины, где вы, Кто остался живой? В городах миллионных, В селах, дома в семье? В боевых гарнизонах На не нашей земле? Ах, своя ли, чужая, Вся в цветах иль в снегу... Я вам жизнь завещаю, – Что я больше могу? Завещаю в той жизни Вам счастливыми быть И родимой отчизне С честью дальше служить. Горевать — горделиво, Не клонясь головой, Ликовать — не хвастливо В час победы самой. И беречь ее свято, Братья, счастье свое — В память воина-брата, Что погиб за нее. II Не сразу, не в скором времени, но на сей раз ответ на второй запрос пришел. В результате тщательных архивных исследований, последняя страница фронтовой биографии Максима Мартынова вырисовывалась в общих чертах такой: «Рядовой М.Н. Мартынов, будучи раненым 22 декабря 1944 года, находясь на излечении в 5283 госпитале, после которого 21 апреля 1945 года прибыл в 2130-й армейский запасной стрелковый полк, а через 6 дней, 28 апреля того же 1945 года был зачислен в 767 стрелковый Сегедский полк Вознесенской дивизии...» Надо отдать должное кропотливой работе архивистов: не ограничиваясь датами внутривойскового перемещения солдата М.Н.Мартынова, они старались еще и воссоздать конкретную боевую обстановку того времени. В полковом журнале боевых действий зафиксирована постоянно меняющаяся обстановка тех дней: «28.04.45 противник прочно удерживает прежний огневой рубеж, активен в живой силе. С направления села Охоз в 17-00 — атака с участием до 80 пехотинцев. По грейдеру от отметки 471 курсируют до лесной просеки четыре немецких танка и ведут огонь. Артиллерия противника так же вела методический огонь по нашим боевым порядкам. Атака отбита». Еще одна архивная, не самая ли важная, хотя и печальная выписка: «01.05.45 г. в 7-30 противник, поддержанный 3 танками и до 250 чел. пехоты, предпринял контратаку. Контратака отбита. Подразделения полка вели огневой бой с противником с ранее достигнутого рубежа. Взято в плен 9 солдат и офицеров противника. Наши потери: 15 убито, 37 чел. ранено. В этом бою и погиб 43-х летний рядовой Максим Мартынов...» III Итак, архивные материалы не только подтвердили уже известное семье Мартыновых, но и уточнили: Максим Никанорович погиб 1 мая 1945 года — ровно за неделю до дня Победы. Оставалось выяснить, на каком участке фронта, на чьей, своей или вражеской территории, это случилось. В военной терминологии есть такое понятие, как топографическая привязка. Это когда то или другое столкновение с противником либо еще какое событие «увязывают» на карте с названием местности, где оно произошло. И тут, наверное, не лишним будет сказать еще раз доброе слово в адрес работников архива за то, что они не забыли «увязать» последний бой Максима Мартынова с селением Охоз, находящимся близ города Брно в Чехословакии. Теперь Анатолию уже можно было что-то предпринимать, что-то делать. И первое, что он сделал — взял билет на самолет и полетел в Брно. Расстояние от Брно до села Охоз каких-то десять километров. Так что Анатолий в первый же день не только село нашел, но и был любезно принят старостой — главой местной администрации. Правда, ничего обнадеживающего староста сообщить ему, увы, не мог. Он сразу же сказал, что на сельском кладбище нет братских могил советских солдат. И чтобы гость из Москвы мог в этом убедиться, повел Анатолия на кладбище. Обошли все кладбище — нет братской могилы! Есть одиночная могила нашего офицера, а братской солдатской нет. Анатолий поехал в соседние села Бабице и Канице, помянутые в архивных документах, как огневые рубежи полка, на окраине которых ясно указаны братские солдатские могилы. Но их тоже не оказалось. Как все это понимать? Печальное недоразумение или ошибка, допущенная при перепечатке архивных документов? Гадать можно и так и сяк, варианты предположений могут быть самыми разными. Но могут ли дать какой-то осязаемый результат эти гадания? Вряд ли... Чехи, естественно, говорят на своем родном языке. Однако же, многие из них, хотя и не говорят по-русски, русскую речь неплохо понимают. И вот это понимание, доброжелательное и сочувственное отношение чехов не давало Анатолию опускать руки, а может быть даже прибавляло решимости продолжать свой поиск. По совету уже знакомого охозовского старосты он поехал на прием к компетентному специалисту магистрата Брно пану Адольфу Дочкалу. Дочкал выслушал его и сказал, что не исключает возможности перезахоронения останков солдат на одно из специально оборудованных гарнизонных кладбищ или на Центральное кладбище города Брно. Так именно и оказалось. Архивные материалы, собранные в России, а также в областном архиве г. Брно, показали, что захоронение из села Охоз было перенесено на центральное кладбище г. Брно. Между тем, Адольф Дочкал вместе с судебными экспертами Властимилом Шильдбергером и полковником Алешем Копкой определили точное место и обстоятельства гибели солдата Максима Мартынова вместе с семнадцатью однополчанами. Они геройски погибли на огневом рубеже своего полка в 300– 400 метрах севернее села и были захоронены в ночь на 2 мая, что подтвердил видевший это 17-летний житель Охоза Алоис Кнехт. Возник непростой вопрос: где ставить памятник? На центральном кладбище Брно — нереально: там уже стоит памятник, на котором упомянуто сто имен, хотя при освобождении города погибло более трех тысяч наших воинов... И после нелегких раздумий Анатолий решает поставить гранитный памятник на месте прежней братской могилы в селе Охоз, добавив в текст на памятной плите: «Здесь БЫЛИ похоронены...» Надо ли подробно описывать, сколь трудным и долгим было получение различных согласований, разрешительной документации, разработка архитектурного проекта памятника, а также выбор гранита, изготовление бетонной основы, гравирование текста на плите, сама установка памятника, не говоря уже о необходимости постоянного контроля за всеми этими деяниями, а Охоз все же — не подмосковная Коломна, а заграница... И в эти свои наезды в Чехию, Анатолий, конечно же, каждый раз бывал на той опушке леса, которая когда-то была линией фронта и стала последним земным пристанищем для его деда Максима. Сколько лет прошло, а следы того жестокого боя все еще можно было разглядеть по срезанным и расщепленным стволам... Не раз и не два подолгу стоял он и на околице Охоза и оттуда глядел на эту обожженную огнем войны опушку леса. Ему легко было представить деда Максима, также вот 1 мая сорок пятого года стоящего на краю села, и разглядывающего ближний лесок — картину, чем-то похожую на такую же, не раз виденную на своем Ставрополье — с околицы родной Сухой Буйволы... Он еще не знал и не мог знать, что расстилающееся перед ним поле, окаймленное зеленой полосой леса, и это огромное просторное небо над ним — он видит последний, самый последний раз. А пока что, в эту минуту, может, ему стало теплее и светлее от того, что вспомнилась никогда не забываемая милая родина... И самому Анатолию, после такого как бы вместе с дедом Максимом «стояния» на околице Охоза тоже делалось на душе теплее и светлее. А вместе с тем и укреплялась решимость во что бы это ни стало поставить памятный знак на месте, где его любимый дедушка распрощался с жизнью. А был-то он еще в расцвете сил, и до Победы оставалась одна, только одна неделя... Памятник, наконец-то, был установлен и при участии жителей окрестных селений торжественно открыт. Отец Иосиф, священник Брненского православного храма, отслужил панихиду по погибшим. В церемонии участвовали Валерий Дергачев, генкон– сул РФ в Брно, сотрудники генконсульства. А также староста села Охоз Властимил Чоупек, сотрудник магистрата Брно Адольф Дочкал, доктор Алеш Копка, полковник запаса Чешской армии с супругой, свидетель военных действий Алоис Кнехт и местная общественность. Памятник выглядит так: на вертикально поставленной гранитной плите — золотой православный крест. На горизонтальной плите серо-голубого гранита, размером два на два метра написано золотыми буквами по-чешски: «Здесь были похоронены воины Красной Армии 2-гоУкраинского фронта, 53 армии, 228 дивизии, 767 стрелкового полка. Пали в боях с фашистскими захватчиками в селах Охоз, Канице, Бабице 1-5 мая 1945 года. Вечная слава героям, павшим за свободу Чехословакии». Затем — на русском — перечень 18 имен с датами рождения и смерти. И в самом низу — на чешском: «Моему деду Максиму Мартынову и его боевым товарищам — от внука Анатолия Алексеева». Москва — Россия 2008. Здесь, наверное, будет уместно вспомнить еще одно стихотворение того же А. Твардовского, которое он назвал суровым словом «Возмездие». Вот оно. Возмездие Мы сотни верст и тыщи верст земли, Родной земли, завещанной отцами, Топча ее, в страде войны прошли С оглохшими от горечи сердцами. Вперед, вперед бессонно шли войска, Ее войска — вперед, презрев усталость... И не одна нерусская река Уже за нами позади осталась. И гром гремел у старых стен Кремля Во имя славы нашей запредельной, Но то была не та еще земля, Не та, с которой счет у нас отдельный. В тяжелый воз нуждою впряжены, Его везли мы в гору, не плошая. Четвертый год! Четвертый год войны!.. И вот земля — та самая, чужая... И ветер дышит жаркою золой, — То час настал для исполненья гнева. И низко виснет над чужой землей Ревущее грозою наше небо. Четвертый год! Четвертый год войны Нам локти мажет желтой прусской глиной, И тысячи стволов наведаны Указками дороги до Берлина... IV А теперь о том, как наши с Анатолием жизненные пути-дороги еще раз если и не перекрестились, то уж, соприкоснулись очень и очень близко... Еще издавна меня особо интересовала одна из славных страниц отечественной истории — война с Турцией 1877–1878г.г., которую болгары называют несколько иначе, а именно — войной за освобождение Болгарии от пятисотлетнего турецкого рабства. И вздумалось мне написать повесть об этой войне, о братстве двух славянских — русском и болгарском — народов — которое принесло победу над нашим общим вековечным врагом. Ну, уж если берешься писать о том, что и как было более ста лет назад, вовсе не лишним, наверное, быть знакомым с теми историческими материалами, в которых то время отображено. И вот, как раз, для ознакомления с этими материалами в военном историческом музее Софии, мне приходилось не раз бывать в Болгарии. Наше посольство оказывало мне всяческое содействие. Немаловажное значение в добросердечном ко мне отношении, наверное, имело и то обстоятельство, что первый секретарь посольства Борис Иванович Моздухов оказался моим земляком — нижегородцем. Мы с ним не только близко познакомилась, но и подружились. Вспомнил же я Бориса Ивановича не зря, не просто так. Спустя какое-то время, он, как опытный дипломат, получил повышение по службе и уже в чине Генерального консула был направлен... как вы думаете: куда?.. Совершенно верно — в чехословацкое Брно. По прошествии еще какого-то времени, Борис Иванович, освоившись с новой должностью, пригласил меня приехать в Брно. Болгарская повесть моя была не только закончена, но уже и опубликована, каких-то других серьезных препятствий к поездке тоже не оказалось. Так что мое путешествие в Брно состоялось. Я тогда еще ничего не знал о кровопролитных боях, которые шли в окрестностях Брно и самом городе в апреле-мае сорок пятого. Не знал и того, что в каких-то девяти или десяти километрах северо-восточнее Брно есть село Охоз. Занятия литературой и предпринимательством, согласитесь, близко родственными не назовешь. Так что встречались мы с Анатолием не каждый день и даже не каждый месяц, а бывало, что не виделись и вовсе подолгу. И как знать, может, когда я гостил у своего земляка в Брно, Анатолий, получив из архива топографическую привязку, приезжал в Охоз и мы могли бы встретиться с ним в том самом Охозе или на опушке леса, где потом будет поставлен памятник. Могли бы... Но ведь давно известно, что далеко не все желаемое и возможное обязательно сбывается. Да, об Охозе я тогда еще ничего не знал. А вот о том, что также близко от Брно, только южнее его, находится Аустерлицкое поле, на котором в 1805 году произошло знаменитое, увековеченное Толстым в «Войне и мире», сражение, мне было известно. И я, разумеется, на том поле побывал. И даже пытался прикидывать, в каком месте его стояли наши русские, а в каком французские войска, где мог лежать раненый Андрей Болконский и глядеть в необъятное, высокое небо. Даже напрягал свою память и вспомнил засевшие в ней еще со школы толстовские строки: «Как же я не видел прежде этого высокого неба?!...». Свою победу в Аустерлицком сражении Наполеон считал блестящей, хотя никаким особым полководческим блеском она не отличалась. Победил Бонапарт русско-австрийские войска, не имевшие ни единого командования, ни согласованных действий — велика ли честь?! Однако же, название поля своей победы Наполеон возымел желание — употребим ходовое нынешнее словечко — озвучить еще раз, и где — нашел подходящее место! — на Бородинском поле. Выходя из своего императорского шатра и завидев восходящее солнце, он патетически воскликнул: «Это солнце Аустерлица!». И достойно сожаления, что это петушиное кука-реку ни тогда, ни потом никто не свергнул с патетических ходуль на грешную землю, сказав: «Обмишулились, ваше императорское высокородие, это было совсем другое — русское солнце! Если после Аустерлица вы продолжали успешно двигаться в пределы России, то после Бородина, хотя по инерции и достигли Москвы, на Поклонной горе долго ждали ключи от города, но потом-то бросили армию и позорно бежали восвояси...» *** Итак, в окрестностях Брно — и в Охозе, и на Аустерлицком поле мы побывали. И мне к тому, о чем у нас шла речь, остается сказать, в заключение, совсем немногое. Я имею близкое отношение к замечательному празднику культуры — Дню славянской письменности. Не будь письменности — откуда бы нам знать, кто мы и когда пришли в мир, в котором живем. Впервые этот праздник был отмечен в 1862 году, когда праздновалось тысячелетие России. Однако же, в споре славянофилов и западников, как известно, верх одержали западники, так что праздник довольно скоро заглох и был возрожден лишь при советской власти в 1986 году. Как-то так вышло, что я оказался кем-то вроде летописца нового праздника и приведу краткое описание одного из них. Девятым по счету главным городом были выбраны греческие Салоники — родина Солунских братьев Кирилла и Мефодия, давших нам азбуку. В центре города был установлен благодарственный Поклонный крест в честь первоучителей славян, исполненный известным русским скульптором Вячеславом Клыковым. А еще мы побывали на тамошнем сербско-русском кладбище. Это длинные ряды крестов с именами погибших воинов: три тысячи сербов и почти столько же — русских: Кулагин Иван, Коротаев Виктор, Прохоров Федор, Кузнецов Павел, рядовой Петров, Топоров Василий и, как говорится в подобных случаях, так далее. И кто скажет, сколько русских могил раскидано по странам Европы! Они есть в Германии и Франции, Австрии и Швейцарии, Италии и Испании... Что уж говорить о Балканах — в одной Болгарии на захоронениях русских воинов после Освободительной войны 1877-1878г.г. было поставлено более сорока памятников в бронзе и мраморе. Кто-то, знающий историю хотя бы на школьном уровне, может сказать: а разве мало воинов европейских стран полегло на полях России? И то, что у нас не в чести их могилы — это говорит о том, что мы еще не доросли до более высоких европейских стандартов. И хорошо, мол, что в нынешнее либерально-демократическое время мы всячески стараемся равняться на эти стандарты. Что можно ответить на этот вопиющий глас то ли либерального демократа, то ли демократического либерала? Давайте сначала посочувствуем бедняге, что он так увлекся усвоением так называемых общечеловеческих /общеевропейских/ ценностей, что забыл о существовании обыкновенных человеческих ценностей. Поставим, как иногда выражаются, ребром немаловажный вопрос: а как оказались в России солдаты европейских стран? Русские приходили в Европу или с освободительной миссией, как это было в 1877-1878г.г. при освобождении Болгарии от турецкого рабства, или вежливо провожали непрошенных гостей до их дома, как это было с французами в 1812 г. Но зачем непрошенные гости к нам приходили? Помочь в трудную годину, подставить дружеское плечо? Ничего подобного! Когда мы еще в XIII веке отбивались от теснивших нас с Востока татаро-монголов, ливонские рыцари посчитали как раз очень удобным напасть на нас с запада. Где им поставить памятник — не на льду ли Чудского озера? И на Куликовом поле тоже не Дмитрию Донскому, а Мамаю надо было воздвигнуть памятный знак? А в Смутное время поляки сидели в московском Кремле — так, может быть, следовало бы колокольню Ивана Великого поставить в их честь? О битве при Бородине Толстой, при хорошем знании французского языка и тогдашних общеевропейских стандартов, тоже, может быть, сделал что-то не так, создав бессмертный, вечный памятник все же не французскому, а русскому воину? Не будем множить примеры, а повторим главный вопрос: зачем все они и еще многие другие приходили в Россию, с какими благими намерениями? Они приходили завоевать, захватить Россию, поживиться ее великими богатствами и поработить свободолюбивый русский народ. Последний же завоеватель России, как бы беря в расчет непокорность русского народа и его неспособность к усвоению европейских стандартов — прямо, открыто заявлял, что идет уничтожить нас, как нацию. И это была не пустая похвальба: вспомним, что прежде, чем пойти на нас, Гитлер подмял под себя чуть ли не всю Европу. Потому мы эту войну и называем Отечественной, а победу в ней — Великой Победой. Столь великой, что кое-кому хотелось бы прилепиться, примазаться к ней. Я говорю об участии в недавнем параде Победы солдат-натовцев. Несколько лет назад я был удостоен такой чести и вместе со своими соратниками по войне, с чувством радости и гордости прошагал по священной для всех нас брусчатке Красной площади. А как на этой площади оказались чужеземные солдаты? Ах, это наши союзники по антигитлеровской коалиции... Но, во– первых, отмечая 50-летие высадки десанта на европейское побережье, они нас пригласить на это торжество почему-то забыли. Мало того — в своих СМИ они «подали» свой десант, как операцию, решившую победный исход войны. А во-вторых — не слишком ли долго они тянули с открытием этого «второго фронта», и открыли его лишь тогда, когда движение наших войск на Запад стало неостановимым, то есть тогда, когда исход войны именно был уже предрешенным. А еще и так сказать: мы, русские, незлопамятны и пройти победным маршем по Красной площади с теми, с кем братались на Эльбе, было хотя бы символично. А ведь шагали — то не те солдаты, а натовцы, которые, может быть, не так давно бомбили братскую нам Югославию или служат в тех самых ПРО, которыми США заботливо нас окружает. А теперь давайте вспомним — представим две широко известные скульптурные работы нашего выдающегося скульптора Е. Вучетича. Одна из них, установленная в Сталинграде на Мамаевом кургане — это Родина-мать с высоко занесенным мечом. Этим символическим карающим мечом была защищена Россия в минувшей войне. А держится он на грозном замахе — знак готовности сокрушить любого нового завоевателя. Второй памятник стоит в Германии, в Стрептов-парке. Советский солдат изображен здесь не торжествующим победителем с оружием в руках — нет, у него на руках маленькая девочка и он — ее защитник... Вечная память советским солдатам и офицерам, отдавшим свои жизни за нашу Победу. Честь и слава русскому воину Максиму Мартынову, погибшему за неделю до светлого Дня Победы. Честь и хвала Анатолию Алексееву, поставившему памятник деду Максиму в Чехии. Пусть европейцы знают имена своих освободителей! | |
|
| |
| Просмотров: 2000 | |
| Всего комментариев: 0 | |
Copyright MyCorp © 2024 МГКО | 